Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть]
— Да ведь и Хорохорин мог это слово подписать после. Вы ведь не утверждаете, что это другие чернила или другой почерк? Ну, конечно, он не мог написать «обоим» при самой Вере, которая могла бы защищаться, поднять крик, выгнать его! Он убил ее и потом приписал — ведь может это быть?
Осокин спокойно кивнул головою.
— Я уже вам доказывал, что в жизни все может быть.
— Так в чем же дело?
— Видите ли, — лукаво усмехаясь, ответил он, — видите ли, есть все-таки какой-то процент совпадений и зависимых друг от друга событий. И есть процент нелепостей, и есть процент несоответствий. Если же у нас на пятьдесят положительных фактов приходится пятьдесят подозрительных, то это процентное соотношение уже прямо указывает на достоверность подозрения.
Профессор, внимательно слушавший их, вмешался в спор.
— Наличие всяких не оправдываемых положением фактов требует внимательного исследования, несомненно.
— У нас их достаточно, — не без самоуверенности добавил Осокин, — и хотя каждый в отдельности может быть объяснен с известными натяжками и предположением случайностей, но все вместе они уже не случайны, конечно!
Сеня заходил по комнате.
— Что ж, тем лучше, тем лучше! Но кому могла понадобиться смерть Веры?
— А это уж другой вопрос! — ответил Осокин.
Он ожил. Он благодарил профессора, прятал снимки в портфель с невыразимой нежностью.
— Что будет дальше? — спросил Иглицкий.
— Убийца воспользовался самоубийством Хорохорина, чтобы убить девушку. Будем искать убийцу, которого должен знать Хорохорин. Нельзя допустить здесь случайности: убийца был с ними…
Петр Павлович вздохнул и прибавил:
— Если бы хоть на полчаса Хорохорин пришел в сознание, он сказал бы, кто убил!
— А если нет?
Осокин пожал плечами.
— Мы будем составлять список подозрительных людей среди ее знакомых.
Сеня покачал головой безнадежно. Усталость, волнение, то уверенность, то сомнение утомили его. Он молча простился с профессором и ушел за Осокиным, не говоря ни слова
Глава VI. ДЕЛО НАСТАЛО ЖИВЫМ
Над городом нависла мрачная тайна. Ярчайшие солнечные дни, стоявшие у нас весь июнь, мучили зноем, ослепительным блеском и проникающим всюду светом, но не при носили разгадки тайны. Опыт профессора Иглицкого стал единственной темой разговоров. Во всемогущество науки верили так, что изумлялись, почему не открывают реактива ми и фотографией имя убийцы.
Пуля, извлеченная при вскрытии убитой, оказалась дру того калибра: это уже казалось положительным доказательством, что убил не Хорохорин.
Падкая до всяких сенсаций, уголовных драм и пинкертоновщины обывательская масса быстро перерядила в своем представлении Хорохорина из преступника в героя. С такою же уверенностью, с какою два дня назад называли Хорохорина убийцей и тяжким преступником, теперь о нем рассказывали с подробностями прямо невероятными, что убийца застрелил девушку у него на глазах, что он покончил с собою, не вынеся смерти любимой девушки, и что самое подозрение его в убийстве чудовищно.
Но разгадки не было. Ее искали, ее ждали, о ней говорили, но ее не было. В поисках ответа на мучивший всех вопрос весь город наш устремился на похороны Веры. Говорили, что погребение не пройдет без события, что убийца не выдержит и покается на народе.
Хотя и в совершенно другом виде, но на могилу убитой действительно явилось известие, потрясшее всех, но обманувшее их ожидание.
Хоронили убитую только на четвертый день.
Гроб выносили утром из той самой часовенки при университете, соединенной с анатомическим театром, где производилось вскрытие, той часовенки, которую автор упоминавшейся пьесы превратил в студенческий клуб.
С раннего утра огромные толпы дежурили у ворот, наполняли университетский дворик, мяли цветочные клумбы, шептались, охали, разговаривали.
Хотя и предполагалось большое стечение публики, но действительные размеры возбужденного интереса к покойнице превзошли все расчеты. Распорядителей процессии не хватило, оркестр едва мог протолкаться к выносу, цепь студентов была порвана, как только гроб показался над головами, и едва-едва не случилось безобразной сутолоки.
Королев охрип, Боровков изнемог, сдерживая толпу могучими плечами. Зоя, едва поспевшая с фабрики к выносу, не могла войти во двор, но протолкалась к Сене и гробу только уже на улице, когда толпа схлынула отчасти, разбрелась по широкой улице, а цепь, окружавшая процессию, снова связалась руками.
Сеня улыбнулся ей. Она пошла рядом.
— Устал? — тихонько спросила она.
У него исчезла усталость от одного этого вопроса. Он пожал плечами, расправил грудь.
— Нет, пустяки… Но народища сколько!
— Противно, потому что из-за любопытства только — посмотреть. Какая она хорошенькая! — неожиданно добавила Зоя, не отрывая глаз от колыхавшегося впереди на руках гроба.
Цветы покрывали гроб, свисали с него, падали на дорогу Они почти прикрывали лицо Веры, мало изменившееся даже и за четыре дня. Солнце оживляло мертвенную бледность, просвечивало кожу, делая ее подобной мрамору.
— А Хорохорин? — вздрогнув, спросила Зоя.
Королев махнул рукою:
— Час от часу не легче. Он и болезнь-то себе выдумал оказывается…
Зоя остановилась.
— Как вы-ду-мал?
— Да так! Исследование дало отрицательное показание. Был у доктора и не дождался исследования… Глупо!
Зоя сдавила руку своего спутника до боли.
— Погоди, погоди… Как же это так?
— Да что с тобой? — изумился он.
— Как что! — задыхаясь, торопилась она. — Как что! А Варя! Варя Половцева! Она же аборт сделала! Не могла же она допустить, чтобы родился больной ребенок. Да она с ума сходила!
Сеня сжал голову и вздохнул только.
— Я не могла ее удержать. В тот же вечер она ушла к акушерке… Потом вот два дня пила какие-то настои из трав… Отвратительно, — вздохнула она, — ужасное что-то… И потом ушла вчера и вернулась утром. Все сделано уже!
— Какая акушерка? Как ты позволила?
— Ах, что ты говоришь. Она — как безумная! В больнице у нас отказываются и говорить об абортах — там такие очереди!
— А здесь, в городе?
— Ах, она верит в акушерку — у нее все бывают и хвалят!
Сеня сжал губы и смолк. Накапливавшийся в нем за эти дни какой-то исключительный гневный подъем грозил прорваться каждую минуту. Зоя заметила в нем новую черту — он с нескрываемым гневом оглядывался кругом, точно был окружен врагами. Это особенно ясно стало, когда подскочила к ним Анна с вопросом:
— Королев, список ораторов у тебя?
— Никакого списка нет и не будет. Но каждому дураку мы говорить не позволим! — резко ответил он.
Анна отошла, проворчав что-то про себя. На нее резкость действовала благотворно.
— Кто же говорить будет? — спросила Зоя.
— Я буду говорить! — ответил он с такой твердостью и значительностью, что Зоя сейчас же заволновалась и вся превратилась в ожидание.
За эти дни Сеня как-то выдался из всех товарищей, приобрел большое влияние, и его слова ждали многие. Уже задолго до появления на кладбище процессии у свежей могилы собрались те, кто хотел не только видеть, но и слышать. Когда же гроб поставили на краю, то двинувшаяся толпа опять едва не свалила цепь. Деревья, кресты, ограда — все было осыпано людьми, непокрытые головы торчали отовсюду.
У гроба говорила только Бабкова.
Говорила она недолго, тихо и произвела впечатление больше слезами, чем словами.
Сеня же произнес свою речь после того, как гроб при звуках похоронного марша опустили в могилу.
Он твердо взошел на свежий могильный холмик, в котором по щиколотки утонули его ноги и, дослушав дружный студенческий хор, спевший вечную память, начал тихо.
— Товарищи, я не говорил у открытого еще гроба, а говорю теперь потому, что я хочу говорить не о мертвых, а о живых!
Это вступление теснее сдвинуло толпу слушателей возле него.
— Товарищи, — продолжал он, когда это заметное движение прекратилось, — ведь пролетарская революция есть прежде всего пробуждение человеческой личности! Революция, несмотря на всю иногда жестокость и кровавую беспощадность своих методов, есть прежде всего пробуждение человечности, ее поступательное движение, рост внимания к своему и чужому достоинству, рост участия к слабому и слабейшему! Революция не революция, если она не помогает всеми своими силами и средствами женщине, вдвойне и втройне угнетенной, не помогает ей выйти на дорогу личного и общественного развития! Революция не революция, если она не проявляет величайшего внимания к детям: они-то и есть то будущее, во имя которого творится революция…
